Баба Маня с бульвара Зеленого

Легкий предзимний морозец! Я ожидаю в городском сквере сестру, к которой приехала из села. На лавочке рядом с песочницей и бутафорной черепахой сидит бабуля с тросточкой. «Картинка из книжки стихов Белозерова», — мелькнуло у меня в голове.

Подхожу и приветствую — она не отвечает, но разглядывает. Может, глухонемая, думаю я. Минут через пятнадцать мы разговорились. Баба Маня плохо слышала, но это не мешало нашему живому общению. Она комментировала окружающую жизнь. Подъезжали машины к подъезду.

- Вот, говорят, плохо живем, а в некоторых домах по две машины. А у меня пенсия восемь тыщ. В колхозе заработала. Что купишь? В какой деревне? В Тевризе. Вон с магазина идут — сумки какие! Я тоже сама в магазин хожу и в кулинарию. Так бы иной раз купила бы печенюшку… ну и ладно! У меня картошка есть, второй хлеб. Что мне работу работать? Сварю, поем, да лежу.

Редкие снежинки припорошили бабушкину шаль, она похлопала варежкой по сумке и помолчала. Простая и мудрая в своей задумчивости, она вызвала во мне робость, и я забыла про свои вопросы.

- Морозец-то! Наверно, девка, снег падет. Падет, падет! Как же перезимовать-то? Ничо! Буду в окошечко смотреть. Меня все знают, рукой мне машут, до лифта подмогнут дойти. Живу одна. Но у меня три дочки, все — в городе. Старшие приезжают когда, а меньшая – нет. Да так, бог с ней! А вот Наташа, ейная внучка, приезжает. На той неделе пряники привезла и два больших яблока. Брат приходит младший, Анатолий, ему семьдесят второй год. Как живешь Степановна? Живу, что мне сделается? Надо перезимовать!

В январе, двадцать восьмого, мне восемьдесят восемь лет будет. Квартиру мне обещали в мае. На очереди я. Вот, ежели доживу — получу! (Машет рукой.) А я назло доживу!

Степановна смеется, и лицо ее преображается: пухлые щечки натягиваются, глаза озорно искрятся. Из-под шали выглядывает теплая шапочка до самых бровей. Шуба пушистая, искусственная. Рядом лежит пакет почти пустой — из магазина один хлеб несет. Я предлагаю домашний творог, но встречаю категоричный отказ: денег нет! Уговариваю — гостинец! Баба Маня благодарит и строит планы:

- Куплю молока, с молоком поем. У моих -то, у всех, дачи, да не знаю, что там. У них своя жизнь, у меня своя. Я ни к кому не пойду жить, хоть и зовут. Я дома что хочу, то делаю, когда хочу, тогда поем. Корову, значит, держишь? У меня две коровы было. Ох, и хорошо: сметана, маслице, оладушки! Хорошо в деревне! Еще уток держали и гусей. Гусей потом не стали: по Иртышу уплывают, подлюки!

Дочка у тебя в школе учится? А потом еще пять лет учить будешь? Надо! Дети это хорошо: и ты их поругаешь, и тебя поругают. А я помалкиваю: знаю-молчу, и не знаю-молчу!

Слушала я неторопливое откровение бабы Мани и понимала, что знаю ее давно. «Почему?» — удивлялась сама себе.

- Вот еще бабка идет, нога у нее не гнется. Что у людей с ногами? И у меня плохо ходют. Эй! Держи шаг! Давай шагай веселей! – баба Маня махнула рукой прохожей, над которой добродушно подшучивала.

Она похожа на многих и многих российских бабушек — осенила меня догадка, потому что я вспомнила такие же сетования моей мамы про ноги.

- Милая баба Маня! Мне пора уходить. До свидания. Может, когда свидимся…

Оглядываюсь. Печальным долгим взглядом смотрит она вослед мне, нечаянному собеседнику. Осталась сидеть на лавочке незнакомая, но такая родная бабуля, и долго мне будет помниться нехитрый наш разговор.

Без двенадцати лет ты век прожила, выросла в большой семье, где у матери было семеро ребятишек. Сама четверых детей подняла, кроме труда ничего не видела. Главная радость в жизни твоей – труд! Ты — простая крестьянка, полная оптимизма.

Желаю тебе получить квартиру, Мария Степановна, как награду за достойную жизнь!

Наталья Юдина.